Пишу обо всем, а о главном чуть не забыл: адресе. Ты пиши мне (по вторникам, помнишь) так: предъявителю почтовой квитанции № 298. Значит, по субботам я буду иметь от тебя весточку, хотя, вероятно, тебе не до меня. Воображаю" как ты занята и поглощена новой жизнью и обстановкой. Смотри же, не забудь музеев, академий, зоологического] сада; не мешало бы съездить на взморье, может быть море еще не замерзло.
Я тебе, моя дорогая, не обещаю очень часто писать. Не по лености или почему-либо, что можно бы объяснить не в мою пользу, а просто потому, что мне редко удается быть в одиночестве, всегда мешают. Но чем реже буду писать, тем более буду любить мою дорогую, мою единственную, тем больше буду думать о ней. Не забывай и меня, удели мне хотя бы минутку ежедневно.
Новостей у нас никаких. Впрочем, быть может, и есть, но ты знаешь, что я всегда узнаю последним, или даже совсем ничего не узнаю. Живу я всегда в своем мире, если окружающий мало интересен.
В другой раз постараюсь написать больше, а теперь прощаюсь — до следующего письма и целую крепко, крепко, как люблю. Не забывай меня. ^
Твой.
19. Не успел вчера сдать письма. Добрый день, дорогая. Радуюсь, что сегодня тоже могу передать тебе поцелуй и привет. Крепко и горячо обнимаю. Люблю тебя. Будь здорова, веселись. Пиши обо всем! Еще целую.
252.
25.ХІ [1910 р. Чернігів.]
Как скучно и грустно так долго не слышать твоего слова, дорогая. Но нет, не буду употреблять слов "грустно" и "скучно", они должны быть вычеркнуты из твоего словаря теперь, когда ты веселишься. Да и я не без надежды, скоро услышу мою милую.
А я успел прихворнуть немножко. Так, пустяки, легкая простуда, дома не сидел, но из-за головной боли не мог работать и это меня раздражало. Не огорчайся. Мне все кажется, что я тебя постоянно огорчаю дурными вестями. Но, так и быть, еще огорчу. Умерли Устименко (отец) и Николаев (старик) °4.
Дописываю на почте. Мешают ужасно, письмо, чувствую выйдет никуда негодным. Но не в том дело, ты простишь
Вероятно, тебя интересует моя жизнь. Но знаешь ли, дорогая, редко когда выдается такая серая полоса жизни, как сейчас. Это все потому, что голова не свежа, плохо работает. А ведь я живу больше внутренней жизнью, чем внешней. Внешняя, впрочем, все таки вторгается: сейчас больна Оксанка 95, ангина и нарыв в ухе. Мучительно и для нее и для окружающих. Нег покоя. Я нервно настроен и как-то невольно (и не критически, конечно) все ставлю в связь с твоим отъездом. Пока ты была возле меня, все было хорошо. Теперь тебя нет здесь и всякие невзгоды наваливаются.
Жду от тебя письма, ты, верно, получила мое с адресом (до востребования предъявителю почтов. квитанции № 298). Пиши подробно, как себя чувствуешь, где бываешь, что видела.
Видела ли ты мою книжку (изд. "Знания"95) в витринах книжн[ых] магазинов? Если ее еще нет, то на днях появится: она уже вышла. Интересует меня, как я буду встречен русским читателем и критикой 97. А вдруг провал? Увидим.
Сердце мое, любимая моя деточка, целую тебя крепко и горячо. Береги свое здоровье и веселись как можно больше. Ведь часто ездить в Петербург не будешь. Кончаю. Публика ждет пера.
Еще целую и бесконечно целую.
Твой.
253
30.ХІ 910. [Чернігів.]
Получил твое первое письмо. Очень обрадовался, что с тобой все хорошо, что ты здорова и веселишься. Думаю, что и обо мне вспоминаешь реже теперь, но я не сержусь; у меня только одно желание, чтобы тебе было хорошо, чтобы твои каникулы не пропали.
Я все же еще раз напоминаю, береги здоровье. Тебя интересует, как идут вечерние работы. Знаю я об этом мало, но все же слышал, что неважно, зарабатывают мало, все перессорились, упрекают друг друга в жадности, днем — сцены. К твоему приезду, верно, все успокоится и будет лучше. Я все пишу, а до сих пор и не поцелозал тебя, хотя все время хочется. Целую тебя, моя радость (......). Целуешь ли ты
меня, или м. б. уже забыла, разучилась целовать? Мне, мое сердце, живется неважно, все не могу поправиться от легкой
простуды. Погода отвратительная, слякоть, переход од холодов— резкий. Ничего не пишу, головные боли. Зато занимаюсь всякими "делами". Моя русская книжка уже вышла. Недавно получил с Капри от Пятницкого (издатель) письмо. Он пишет: "Получил корр[ектурные] листы Вашей книги. Читаю с великим наслаждением. Книга должна иметь большой успех"— и просит немедленно приготовить к печати 2-й том.
Я уже списался и 2-й том готовится. Не скучно ли тебе, что я все пишу о всяких литературных делах, да еще о своих? Но что же делать, моя голубка, если как раз все мои интересы сосредоточены возле этих дел?
Спрашиваешь, не кашляю ли я. Мало. Разве от временной простуды. Но все это пустяки, лишь бы было настроение работать: ты и работа — это вся моя жизнь.
Я очень тоскую по тебе, жду не дождусь, когда уже увижусь. Ты приедешь 15-го? А 17—18, может быть, увидимся — на тротуаре возле нар[одного] дома? Хорошо?
Целую крепко, люблю, люблю и люблю.
Твой.
254.^^
7.ХІІ 910. [Чернігів.]
Дорогой, любимый Шурок!
Спасибо тебе, сердце, за твое 2-е письмо. Твои письма успокаивают меня, я знаю, что с тобой ничего не случилось, что ты здорова — и легче становится разлука. Но уже скоро увидимся. Пишу тебе последнее письмо и в субботу получу последнее от тебя.
Я поправляюсь, начинаю чувствовать себя лучше, хотя еще не пишу. Много читаю, а еще больше пишу писем, все деловых.
Недавно получил от Амфитеатрова приглашение сотрудничать в большом журнале "Современник" 9в, имеющем выходить с нового года в Петербурге. Судя по составу сотрудников — журнал обещает быть очень интересным. Готовы печатать даже по-украински, лишь бы писал. Это результат ознакомления с моей книжкой в изд. "Знания".
Другая приятная для меня новость. Профессор Пражского университета по кафедре славянских литератур так увлекся моей книжкой (в чешском переводе б4), что после рождества посвящает мне одну лекцию в университете — будет читать о моем творчестве п Готовится перевод на чеш[ский] язык второго тома моих рассказов. Как видишь, мне начинает везти (в литературе, конечно, больше ни в чем).
Мне не хочется писать тебе, хочется скорее увидеть и все рассказать. Значит — до 17-го, на тротуаре Народн. Дома? Если не 17, то 18, 20 и т. д.