"Завтра мне исполнится двадцать. Пойдет третий десяток. Уже — третий. Передо мной на столе — тринадцать томов Владимира Маяковского. Читаю до одури. Плачу и смеюсь. Ору от восторга. Не сошел ли я с ума? Возможно. В этом мире каждый по-своему сходит с ума. Кто-то бредит изысканным костюмом, кто-то — мотоциклом с коляской. Моя единственная страсть — литература. Рассказать людям, что видел, что знаю. Живу с героями своих будущих сочинений, с ними засыпаю, с ними просыпаюсь утром. Прошло три года моей самостоятельной жизни после школы. Я достиг: 1) признания как журналист; 2) познал жизнь и познал себя, хотя то и другое еще не полностью; 3) научился писать, хотя еще очень несовершенно. Но самое главное для меня — Олеся. Моя Олеся… Хочешь, наклоню для тебя небо, солнце новое зажгу?! Все достигнутое — для нее. Олеся, если тебе когда-нибудь придется читать эти строки, поверь в мою искренность: вся моя жизнь — для тебя. Я не верю в возможность нашего счастья. Счастья, которое придумывают для себя люди. Помнишь, как любовались мы освещенными окнами, балконом, оплетенным виноградом. Наверное, такого у нас с тобой не будет. Я для уютной, упорядоченной жизни не создан, нет! "Жирненьким" и довольным собой я никогда не был и не буду, клянусь тебе в этом. Это — принцип. На всю мою жизнь. В ближайшие три года я должен: 1) научиться писать так, чтобы люди плакали над моими творениями; 2) написать повесть "Судьбы" — о нашей с Олесей любви; 3) стать человеком — в моем понимании этого высокого слова. Последнее — самое главное, цель жизни, если хотите. Повесть начну писать этой же ночью, не чернилами, а кровью сердца. И — буду штурмовать бастионы наук. Возможно, со временем переведусь с заочного на стационар. Лучше жить впроголодь в Киеве, чем обрастать жиром и дремать в Тереховке.
Итак, сегодня мне — двадцать. Никто из коллектива редакции даже не поздравил. Обидно. Начинаю выполнять свою программу. Ни одной загубленной минуты. Я обязан, я должен всем им доказать, что способен на большее, чем они думают. Где сейчас моя Олеся? Тяжела для меня наша разлука! Начинаю повесть "Судьбы" описанием нашей первой встречи. Буду писать в этой тетради. В типографии взял свинцовые буковки, связал их проволокой и теперь делаю на полях тетради оттиски: "Судьбы".
"Сухим колючим снегом шелестят книжные страницы. Над столиками читального зала детской библиотеки — стриженые, чубатые, с разноцветными бантами головки, словно маслята в прошлогодней листве. Аэлита шлет на планету Земля последние, выстраданные слова. И вдруг за соседним столиком — бледное девичье личико, словно мечта. Юрко вздрагивает — неужели показалось? Аэлита подняла глаза: "Извините, пожалуйста". О чем это она? Ага, собирала свои книги и нечаянно толкнула Юрка. Книжка, которую он читал, — "Аэлита" Алексея Толстого — упала на пол. Накинула старенькое пальтишко с выцветшим цигейковым воротником, на голове закачались голубые волны бантиков…"
Продолжения повести в дневнике не было. Верно, дальше этих строк повесть не пошла. Зато, перевернув несколько страниц, я нашел начало новой повести молодого Ярослава Петруни: "Я иду в жизнь":
"Невысокому худощавому парнишке сегодня исполнилось восемнадцать. Тонкой кудрявой березке не меньше, но она деловито шепчется о чем-то с ветром и делает вид, что за важными сердечными делами ей не до парня. Юрко обижается, ложится на спину в густую траву. Небо глубокое, пустое, лишь на горизонте, словно яхты в море, застыли белоснежные облака. И друзья и надежды оставили Юрка. Лишь поэзия не изменила ему. И слово к слову рождается в сердце: "Мелькают, уходят в вагонном окне то степь, то зеленый лесок, мы мчимся вперед, и все кажется мне, что мимо летят не столбы… не столбы… а дней неудержный поток…"
А ветер все крепчал, тревожно гудел сосновый лес. Из-за горизонта сизым крылом надвигалась туча. Через мгновение по глади неширокой речки запрыгали первые дождевые капли. Юрко разделся и прыгнул с берега в воду. Он любил купаться в грозу. Рассекая вспученные ветром волны, плыл все дальше и дальше от берега. Вода приятно холодила разогретое на солнце тело. Юноша повернулся на спину, жадно ловил губами капли дождя. Слепящая белая пить, на миг соединившая две тучи, лопнула с оглушительным треском. Юрко чувствовал, как сердце полнится молодой силой, отвагой. И он крикнул во весь голос, перекрывая грохот грома и стон соснового леса: "Эй, ветер, выходи на поединок! Волны, остановитесь, громы, замолкните! Я иду в жизнь!.."
Ознакомление с процитированными образцами творчества раннего Петруни было для меня как для следователя очень полезным. Пускай стилистически еще несовершенные, отмеченные подражанием литературные упражнения молодого тереховского газетчика свидетельствовали и о самом авторе. Таким я и представлял его себе — романтиком, самоуверенным и эгоцентричным, но способным и на благородные поступки. И чем больше вчитывался я в страницы дневника, тем понятнее становились метания нынешнего Ярослава Петруни. Детектив души. Есть такой жанр? Если нет, я ввожу его в литературу.
"Сегодня в республиканской газете — моя статья, критическая, о работе одного тереховского учреждения. Шум-гам будет большой. Уже приближается…
…Тучи над моей головой сгущаются.
Сегодня был в Копачеве и в мастерских ремонтно-технической станции. Встретил прекрасных, замечательных людей — в особенности копачевская трактористка. Почувствовал себя духовно богаче. Словно на чистый воздух выскочил из душного помещения. Весь вечер писал очерк о трактористке. Писал увлеченно.
…Вчера ничего не писал. Профсоюзное собрание. Один вопрос — моральное лицо Ярослава Петруни, осмелившегося покритиковать Тереховский район. Обдумываю сюжет повести.
…Душно, душно в Тереховке! Прочь отсюда! Хоть на край света! Однако работаю с семи утра до полуночи, не теряю зря ни минуты. Читаю, пишу, готовлюсь к сессии.
…Вчера впервые увидел, как плакали люди, читая мой рассказ, напечатанный в районной газете. Библиотекарша, вытирая слезы, сказала: "Ну, Ярослав, будет из тебя журналист!" "Не журналист, а писатель", — подумал я. Сегодня — удивительный вечер. Первый снег. Кругом синё-синё. Хочется написать что-то такое волнующее, лирическое, чтобы прелесть и радость сегодняшнего вечера передалась людям. Кстати, сегодня в областной газете моя статья — отчет о районной профсоюзной конференции, с критическими выпадами. Коллеги, улавливающие настроение начальства, передали, будто бы в районном профсоюзном комитете спрашивали: "А кто такой Петруня, чтоб нас критиковать, какое у него на это право?" Снова все начнется сначала — собрание, персональное дело Петруни, воспитание, перевоспитание…"