— Кто отказывается от хлеба-соли.
— Славный завтрак! — говорил прилучанин своему приятелю, убирая за обе щеки жареную баранину.
— Наш сотник богат, и еще недавно купил себе землю в Домантове над Днепром, знаешь — то самое место, где он пристал к запорожцам
— Купил?
— Купил. Эх, жаль, что теперь не лето! Оно хоть и не холодно, вторые Параски (14 октября), да все уже осень; паны сидят в комнатах: знаешь, нежные — а то бы ты увидел столько панства, что если б каждый снился в ночь по разу, то руки устали бы от крестов.. Здесь и лубенский полковник, и сотники, и есаулы, и хорунжие, и всякое панство..
Тут распахнулись двери из панского дома; выскочил Никита, а за ним толпа запорожцев и музыкантов, и все с пеньем, с пляскою пустились к погребу Чайковского. В минуту были выкочены несколько десятков бочек и бочонков с наливками и медами и внесены в дом.
— Комедию замышляют запорожцы, — говорили одни.
— Посмотрим, что из этого выйдет, — говорили другие между народом, стоявшим толпою на широком дворе.
Запорожцы внесли бочки в комнаты, затворили двери; немного погодя послышался стук молотков, потом со звоном вылетели окна и вслед за ними посыпались в народ обручи, донники и клепки разбитых бочек, а вслед за клепками явилось в окне лицо Никиты и громко сказало народу:
— Люди добрые, хотите знать, от чего говорится "Пьяному море по колено"?
— Хотим! — отвечал народ. — Как не хотеть!
— Так посмотрите сюда, в окно.
Кто не глянет в окно — только всплеснет руками Запорожцы заколотили двери в светлице, выпустили из бочек настойку и ходят по колени в дорогих напитках и, наклонясь, пьют их, как лошади воду.
"Но всякому веселью бывает конец", — сказал, должно полагать, какой-нибудь большой философ: так и пирам Чайковского пришел конец. Поживя неделю, кошевой собрался ехать.
Было чистое, свежее осеннее утро, когда запорожцы, выпив по чарке на дорогу и по другой на конях, выехали за город. Алексей с женою и старшинами провожал их.
С полверсты от города, в степи, стоял курган; на кургане горел большой огонь и толпились люди.
— Кошевой батьку! — сказал Чайковский с комическою важностию, подъезжая к Зборовскому. — На кургане видны люди, кучею стоят, должно быть, татары или турки; позволь языка достать.
— С богом, братику! — отвечал кошевой
— Зимовник, батьку, — отвечал Чайковский, возвращаясь от кургана, — зимовник старого Касьяна, должно быть, тут и Сечь недалеко. Просит хозяин до хаты.
— Добре, ваши головы, — кричал кошевой, подъезжая к кургану.
— Ваши головы, ваши головы! — отвечал Касьян и казаки, принимая гостей.
Здесь устроена была на скорую руку походная кухня. Сели завтракать, начали пить здоровье и кошевого, и Чайковского, и старшин, и даже всех казаков поочередно; опять явилась музыка, пошли танцы — только перед вечером выехали в поход запорожцы. Ярко горели их шитые красные жупаны, сливаясь с горизонтом в лучах заходящего солнца Чайковский с женою грустно следил за ними... И вот уже красною полоскою мелькали они на далекой степи; вдруг что-то отделилось от них, росло, росло, близилось — и у кургана явился Никита.
— Что тебе надо, Никита? Здравствуй, Никита! — сказал Чайковский.
— Я думала, что и до смерти не увижу тебя, Никита! — радостно закричала жена Чайковского.
— Дело есть.
— Какое дело?
— Пойдите сюда, важное дело, тайное дело. Кроме вас, никому сказать нельзя.
— Ну, что? — спросил Чайковский, отойдя с женою в сторону от кургана шагов на сто.
— Ничего Я обманул кошевого, сказал, что забыл тут свою люльку (трубку), да и вернулся.
— Зачем?
— Вот видите.. Хорошо, что вы отошли от кургана, нас никто не услышит — там Касьян, старый характерник, там прочие казаки... еще смеяться стали бы надо мною.. Видите... Жалко мне кидать вас, добрые люди, ей-богу, жалко. Как выехали в степь, будто камень проглотил я, тяжело стало, в глазах туман разостлался; еще уезжая от вас, видел на носу черта, а то и черта не видно стало, — а тут подо мною конь споткнулся— худая примета, скоро умереть доведется, подумал я, обманул кошевого и вернулся. Теперь прощайте! Прощайте, братцы! Обнимите меня... Видите, я плачу, некому обнимать меня, ей-богу, некому! Прощайте! Вот так! Спасибо!
Никита махнул рукою, склонился на седло и ускакал из виду.
Эпилог
В 182* году далеко за Кавказом, у персидской границы, летнее полуденное солнце жарко накаляло песчаную равнину. На равнине стоял белый городок из солдатских палаток, там кочевал ...ий пехотный полк. Ни тучи на небе, ни ветра на равнине, а солнце так и обдает жаром желтые окрестности В лагере тишина, странная тишина, кое-где ходит, как маятник, часовой, без этого можно бы подумать, что вымер народ в лагере и нет живой души В стороне стояла одинокая палатка — не начальничья палатка, не почетная палатка простая, обыкновенная, у входа ее сидел молодой человек, в пестрых шароварах, в солдатской фуражке и тихо плакал, склоняясь головою почти до колен.
— Васька! А Васька! — послышался слабый голос из палатки
— Сейчас, барин, — отвечал, вскочив на ноги, молодой человек и торопливо утер слезы.
— Васька! Я, должно быть, выздоровею, право, выздоровею, — говорил вошедшему человеку молодой офицер.
— Выздоровеете, барин; я это давно говорил.
— Нет, Васька, чума не такая болезнь, никто еще от нее не выздоровел... А мне представилось сейчас, что я дома, в Пирятине, на небо нашли тучи, идет дождик такой прохладный! Вода с кровельного желоба льется на камень Помнишь камень, что лежит перед крыльцом?
— Помню, барин.
— Льется вода, свежая вода, а брызги так и летят кругом, и шепчет кто-то мне: "Напейся этой воды: ты выздоровеешь: чума боится этой воды". Дай мне хоть каплю, Васька!
Васька принес воды.
— Скверная, теплая вода! — сказал офицер — Дай мне той воды... Верно, мне придется умереть. Смотри, Васька, после моей смерти, когда придешь в Пирятин, напейся воды из желоба... Пойди принеси мне свежей воды.
Васька принес другой воды, но уже не застал своего барина: умер последний потомок Алексея Чайковского.
В газетах было напечатано "Исключается из списков умерший прапорщик ...го пехотного полка, Созонт Чайковский"