Но вот на скалах начинают трещать петарды, синий дым, красивый как море, которое плещется у самых ног, закрывает дома и из дыма появляется процессия. Впереди музыканты и певцы, затем несут громадное знамя, голубое в золотых цветах, достигающее 2-го этажа домов. Впереди 2 шнурка от вершины, его несут маленькие мальчики, сзади — 2 разрезные конца — опять мальчики. Затем попарно идут мужчины с толстыми восковыми свечами и между собой за руки ведут крохотных мальчиков в костюмах купидонов, амуров и др. фантастических]. За ними—девицы, масса девиц, все в белых кисейных платьях, с голубыми поясами, с серебряными медальонами на синих лентах, а голову и лицо покрывает им голубой газ. Каждая пара ведет за руки маленькую девочку в таком же костюме и в венке. Далее — дама несет меньшее знамя, тоже голубое, и 4 веревки от древка поддерживают 4 девочки. Затем целая толпа поющих женщин, а за ними 20 попов, в фиолетовых мантиях и пурпурных мантильях. Наконец шествует главный жрец, ведомый под руки двумя попами а над ним 12 человек несут такой балдахин, что можно покрыть им полострова. Дым вьется, петарды трещат, морс плещет, музыканты играют, толпа поет, попы ревут и так они гуляют взад и вперед, а с балконов все время сыплют на них цветы, цветную бумагу и пр. Вот тебе и вся комедия. Вечером были фейерверки, петарды, музыка, вино и веселье.
Прости, что я так кратко и бледно описал тебе праздник так как спектакль все же был интересный.
Сейчас 4 часа, должен бросить письма и успеть сходить до обеда (обедают здесь в 8 ч.) на Анакапри, а это не близко. Вчера вечером от 5 ч. до 11 был на море. Остров при лунном освещении — поразителен, грандиозен, точно Миланский собор из резного белого мрамора. Страшно эффектно свечение моря. От каждого движения весла, руки, волны —сыплятся тысячи, миллионы искор, точно ивановских светлячков и вода вся горит огнями, как небо звездами. Особенно интересны пещеры. На барке я и обедал.
Ну, будет. Целую тебя, голубка, и все время не перестаю жалеть, что тебя нет здесь со мной. Пиши мне, уж не долго буду получать твои письма. Еще и еще целую.
Твой.
241.
9.VII 910. Сарп.
Дорогая! Ни вчера, ни сегодня письма от тебя не было. Жаль, потому что не много писем придется уже получить мне от тебя, т. к. 20, т. е, через 11 дней, я уеду отсюда. Чувствую себя сравнительно хорошо, знакомые говорят, что я поправился. Да и я чувствую, что окреп и отдохнул. Иногда только люди злоупотребляют моим временем и нервами, пользуясь моей деликатностью. Так и вчера: у меня не только пропал чудный летний вечер, но я утомился также. Здесь живет редактор сборников "Знание"87 писатель Пятницкий-Он познакомил меня с каким-то молодым польским поэтом и пригласил послушать вчера вечером его поэму. После обеда, в 9 часов, я отправился — и увы! Что это было! Битых 4 часа терзал мой слух юный графоман своей поэмищей, своими жестокими чувствами и все уверял, что он перестал быть уже человеком, что он теперь бог, выше бога и что все, написанное им — гениально, что все великие поэты человечества — щенки перед ним. Пятницкому хорошо, он не понимает по польски и только таращит глаза, но я потел и варился и отдыхал только, когда этот "бог" требовал себе вина и пил, сколько влезет, конечно, за мой счет, т. к. бог презирает монету и за него платят смертные люди ("заседание" было в каком-то красивом кабачке).
Наконец я не выдержал и сказал свое мнение — за что удостоился замечания, что боги презирают критику людей (но вино от них принимают, подумал я). Одному только радуюсь: в другой раз "поэт" не пристанет ко мне со своими поэмами. Больше ничего "замечательного" со мной не случилось, если не считать того, что солнце заставляет меня менять кожу, так обожгло меня. Я, впрочем, рад, что сброшу черниговскую и надену каприйскую.
Посылаю тебе изображение готеля, в котором живу. Я живу в меньшей вилле (villa moreska, т. е. мавританская), дверь от моей комнаты над крестиком (X). В прошлом году я жил как раз над моей комнатой, во 2-ом этаже, но в этом году предпочел комнату без лестницы, при чем у меня теперь лучшая обстановка. Колонада, соединяющая оба дома — это наша столовая. Нижний этаж большого дома занят столовой (на случай непогоды) и 2-мя залами для чтения, приема гостей и концертов, если кто из нас захочет устроить их. Вверху — номера. За большим домом — опять столовые. Очень шикарная гостинница, лучшая на Капри.
Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? Прошла ли боль в груди? Как самочувствие? Пиши побольше о себе, не утомляйся, поправься, а то я только и читаю, что ты выглядишь плохо. Когда берешь отпуск? Не забывай меня, любимая. Я очень тоскую по тебе, иногда по целым дням думаю о тебе и вспоминаю.
Целую тебя, милая, крепко, от всего сердца. Не забывай.
Твой.
П.УП 910. [КапрЦ.
Дорогой Шурок! Грустно, что я пишу уже письма тебе, на которые ты уже не успеешь ответить мне: 20 или, самое позднее, 21 утром я выеду отсюда. Начнутся мои странствования из города в город, из одной страны в другую — изловить меня трудно, т. к. нигде подолгу останавливаться не буду. Еще и до сих пор не решил куда поеду. Сейчас списываюсь со своим стокгольмским знакомым и от его ответа будет много зависеть. Последнее твое письмо, полученное мною вчера, помечено 4 июля. Ты так хорошо описала свое хозяйство, свое помещение, всем там есть место, только обо мне не вспомнила, а, быть может, и не подумала: будет ли там и мне место? Если же подумала, но не написала, извиняюсь и радуюсь. Жалею тоже, что снялась поздно, теперь я получу снимок только по возвращении. Я, конечно, чувствую свою
її-"
£ о її
В з? в' 8
га и
■ ^
вікно кімнати в якій він жив.
вину, не исполнив обещания, но у меня есть маленькое оправ-дение: первый снимок неудачен, а второго не успел сделать, т. к. был очень занят своей работой. Впрочем, это дело поправимое и надеюсь со временем получить прощение.
Живу я попрежнему недурно. Тот же режим, те же солнечные ванны, после обеда прогулка. Чувствую себя лучше, сердце реже болит и нервы спокойнее. Здесь все новые и новые гости. Приехал Иорданский58 с женой (бывшей женой Куприна)—оба фактические редакторы "Современного] мира*60, писательница Никифорова. Вместе совершаем прогулки, катаемся на лодке. Все это народ столичный, далекий от природы, все их утомляет — солнце, море, дорога, хотя они много здоровее меня. Раздражает всякая живая, сильная южная краска — и лучшее время для них, это сумерки, когда нет солнца, когда все бледно и серо. А я попрежнему солнце и огнепоклонник и в своих вкусах не нахожу сочувствия.