Как-то ты себя чувствуешь, моя дорогая? Хотел бы быть
с тобой, чтобы утешить тебя после неудачи и до тех пор
целовать, пока мои чудные глазки не сделаются веселыми и
довольными. Будь здорова, моя единственная, сердце мое.
Помни, что я тебя люблю и буду любить, что бы ни случи-
лось. ( )
Твой,
320.
20.ХІІ 912. [Київ.]
Сердце мое! Как же ты себя чувствуешь, лучше уже? Получила ли ты мое последнее письмо от 18-го, в которого я просил тебя не огорчаться неудачей, примириться с фактом и не терять надежды на лучшее будущее? Смотри же, моя голубка добрая, исполни мою просьбу. I
Я, как уверяют врачи, на пути к выздоровлению. Субъективно же не могу похвалиться хорошим самочувствием. Почему-то не тверд на ногах, менее тверд, чем был неделю назад. Какая-то слабость во всем организме. Врачи улыбаются и уверяют меня, что это так кажется. Может быть, и кажется, только уж слишком упрямо и долго. Сплю опять лучше и ем больше. Особенно много уничтожаю фруктов и думаю, что фрукты разорят меня, тем более, что ничего не зарабатываю. Хотя это не совсем правда: уже три дня, как я понемногу занимаюсь: просмотрел перевод рассказа своего для журнала "Заветы*1142 и продержал корректуру своей новой вещи (На острове) для "Літерат.-Науков. Вістника**143. Устал отчаянно от этой такой легкой работы, делал бесчисленное количество антрактов, но все же кончил. "На остров!" пойдет в январь-ской книжке. Теперь очередь за всякими деловыми письмами (а их не мало). Я, кажется, писал тебе о том, что ухожу из "Знания" и буду печатать следующие томы в Москве, в "Издательстве писателей*1144. Там условия гораздо выгоднее и меня очень просят войти в этот издательский ;кружок. Недавно очень мило писал Вересаев ЩІ Вот и придется собирать рассказы, разбросанные в разных русских журналах, кое-какие заказать перевести, входить в переписку с "Знанием", с переводчиком и т. п. Я уже не доволен, что согласился.
Вчера поздно вечером явился ко мне один из моих врачей — Стражеско, самый большой специалист в Киеве по сердечным болезням и заявил, что он приехал только ради меня (у них теперь терапевтический съезд и вчера вечером была встреча врачей и концерт, а Стражеско — секретарь съезда и докладчик). Он остался мною доволен, нашел, что сердце работает очень хорошо и обещал к новому году разрешить мне уехать. Если, конечно, не будет осложнений.
Как видишь, я своей персоной занял все письмо, а, между тем, мне хотелось расспрашивать тебя о тебе и твоих делах. Непременно напиши мне все о себе. На празднике ты должна веселиться, брать хотя бы те удовольствия, какие доставляет черниговская жизнь. Петербургские развлечения, вероятно, уже испарились, надо заменить их местными. Ну, будь здорова, сердце мое. Я еще надеюсь написать тебе до рождества. Целую тебя и обнимаю и люблю голубку мою, моего доброго, хорошего друга, мою дорогую деточ[к]у.
Еще целую. Будь здорова. Твой.
22.Х1! 912. [Кн1в.] Х.^^
Что-то нет мне ответа от тебя, мой милый Шурок. Здорова ли ты? А, м. б., ты не получила моих двух последних писем? В одном из них я просил тебя не писать мне позже 20 декабря до тех пор, пока я не уведомлю тебя, т. к. с 23 у меня будут наши (В. И— и кто-то из детей).
В последние дни чувствую себя немножко хуже: плохо сплю, аппетит отсутствует и порой чувствую усталость сердечную. Может быть, это оттого, что больше двух недель мне не давали сердечных средств. Конечно, такой метод лечения хорош, надо приучать сердце к самостоятельной работе, не вечно же мне лечиться, но, вероятно, я еще не могу считаться излеченным и надо было следить, когда придти сердцу на помощь, чтобы оно все время стояло на должной высоте. А врачи и не уследили, теперь у них съезд, при чем Образцов организатор его, а Стражеско — читает свои доклады и секретарствует. В клинике никого нет. Один турок забегает на несколько минут, но ведь он не лечит меня. И все же, вынужден был записать сердечное средство, которое, наверное, поможет мне. Мне разрешили гулять по комнате. Вопрос же о том, когда я поеду домой — довольно неясен. Возможно—на новый год, возможно позже. Потом другой, более сложный, вопрос. Мне необходимо уехать до весны на юг. Я все время думаю о Египте, но есть одно серьезнее затруднение:мне нельзя ехать одному, об этом говорят все мои врачи. А вдвоем— дорого невероятно, не по силам. Теперь я собираю справки о Батуме и Сухуме (там тоже теплая зима) и если окажется, что климат там сносный, поеду туда. Впрочем, окончательно еще ничего не решаю. Если бы была все время такая зима, какая стоит теперь, может быть я рискнул [бы] никуда не уезжать. Такая досада: обещали меня пустить вчера в заседание жюри по присуждению премий за проект памятника Шевченку — и не пустили. Хотя, судя по газетам, конкурс был неудачен146.
Голубка! Неужели я не получу от тебя письма ни сегодня, ни завтра и не буду знать как ты себя чувствуешь? Милая моя, как я хочу взглянуть в твои глазки, поцеловать их. Ведь я уже забываю вкус твоего поцелуя. Да, черные дни настали для нашей любви, но я чувствую, что все же мое сердце вынесет их — и наше чувство нисколько не пострадает, а, быть может, закалится даже. Как ты думаешь? Напиши мне об этом.
Желаю тебе веселых праздников. Помни, что я советую тебе веселиться, горя и так много, надо побеждать его веселостью и бодростью. Целую крепко и без конца. Люблю, мое сердце.
♦ >ГУ 322. 28.ХІІ 912. (Київ.)
Дорогая Шурочка! Как ты, моя детка, провела праздники? Веселилась ли? Здорова ли? Мне не повезло. Я все время нездоров желудком — и все от лекарств, возбуждающих деятельность сердца, но расстраивающих желудок, вызывающих тошноту, головные боли и вообще скверное самочувствие. Вот и сегодня не спал всю ночь, голова трещит, тошнит, есть ничего не могу, а профессор утешает, что все хорошо, все объективные признаки говорят в пользу здоровья, а на субъективные не советует обращать внимания. И всегда Образцов утешает меня (очень слабо) тем, что и он не спал, что и у него с сердцем плохо, хуже во много раз, чем у меня. Несмотря на утешения—все таки не собираются отпустить меня на новый год, придется сидет сдесь чуть ли не до 8 января, 5-го января приедет за мной В. И. и заберет меня домой. (Если, конечно, все будет благополучно). Просто не знаю, как и беречься. Чаще всего испытываю тошноту, не могу есть, худею и не сплю. Я, вероятно, сильно надоедаю тебе описанием своих болезней, но сейчас они наполняют мою однообразную жизнь. Ведь работать не могу. Попробовал немножко работать, но устаю. С I кн. "Літерат[урно]-Наукового Вістника" начал печатать свое "На острові"; вещь еще не окончена, но меня так просили, что я, против правил своих, решил дать первую половину в январьскую книжку. Кроме того, просмотрел и исправил перевод своего рассказа для "Заветов", Не помню, писал ли я, что дальнейшие томы своих рассказов на русском языке буду печатать не в "Знании% а в московском "Издательстве писателей". Мне сделали оттуда предложение, сравнительно выгодное ("Знание" дает 25 коп. с каждой проданной книжки, а "Издательство писателей"—40 коп.). "Вересаев, состоящий там радактором, написал мне очень любезное письмо. Кроме того, в "Знании" нет хозяина (оба живут заграницей) и все дело ведется конторщиком довольно безобразно, отчего я несу материальные убытки. Опять расписался об издательских делах, а мне нужно место, чтобы поцеловать тебя крепко и обнять свою дорогую деточку. Любишь ли ты меня? Я тебя очень. Еще целую. ^1