— Счастливого пути, любимый…
— Спасибо, дорогая, после премьеры я позвоню.
Когда вставал, одеяло откинулось, обнажив пышную розовость Ксениного тела, она заметно располнела за последние годы, хоть и устраивает время от времени разгрузочные авралы и морит себя фруктовыми диетами. Ярослав вспомнил стройное тело Маргариты на мринском пляже, месяц назад, когда ездил на репетицию. Почти голая — в бикини, полосочка на груди и узкий треугольник — вокруг бедер, великолепные длинные ноги — отсюда до Таймыра, как писал поэт, — светлый пушок на загорелом животе, вокруг пупка… Поспешно прикрыл дверь спальни, чтобы не растревожить Ксеню, вдруг передумает — и поедет с ним на премьеру. Семейная идиллия минус Маргарита. А что за премьера без Маргариты? Вся привлекательность сегодняшнего праздника, или почти вся, — в Маргарите. Женщины — витамины жизни. Цветы жизни. Стимул жизни. Но пришлось вернуться в спальню — за бритвой. Бритва немецкая, знаменитой фирмы "Браун". Ксеня приоткрыла глаза, хотя он крался на цыпочках:
— Не увлекайся артисточками, любимый. Ты ведь знаешь, у тебя нет вкуса.
— Я буду советоваться с тобой, дорогая, по телефону.
— Звони, любимый. В этих вопросах законная жена — лучший советчик. Не забывай, что в твоем гареме я — старшая жена.
— Когда я вижу тебя в кафе с бородачом, мне тоже кажется, что живу в эпоху полигамии.
— Проси прощения, любимый.
Не отрывая головы от подушки, Ксеня вынула из-под одеяла руку. Изогнутая в кисти рука с длинными крашеными ногтями висела над постелью как вопросительный знак — на всю страницу. Школьное воспоминание о невыполненном домашнем задании. Ощущение вины. Ярослав поцеловал трижды — ладонь и каждый пальчик — отдельно.
— Прощаю, любимый…
Искусство писать. Искусство жить. Когда и сам уже не знаешь, где правда, а где — игра. Вышел на балкон, заросший виноградом, перегнулся через перила: машина стояла. С вечера оставил ее во дворе, чтобы не спешить спозаранку в гараж. Его черная "Волга" со счастливым номером. Первая его "Волга" была голубой. Тогда не приходилось выбирать — какая попалась. А в этот раз показал директору магазина красную книжечку: известный писатель хочет антрацитовую "Волгу"… Под цвет машины добыл вельветовый костюм. Костюм тоже требовал некоторых отклонений от правил общепринятой морали, зато какой вельвет! Японский. Белоснежная сорочка и американский галстук. Из антрацитовой "Волги" — в вельветовой паре. Хорошо, что он в свое время не отказался от "Волги". От той первой, голубой. Позвонили поздно вечером: есть "Волга", надо немедленно забирать. А у Ярослава был "Запорожец". Славная машинка, хоть и не престижная. Он полночи колебался — и не устоял перед искушением. И хорошо, что не устоял. Назанимал, правда, у кого только мог, пришлось потом много писать, и быстро писать, чтобы выкарабкаться из долгов, но разве он когда-нибудь боялся работы? Наоборот, заметил: пишется легче, когда поджимает с деньгами. Материальный стимул — что здесь плохого?! И усиливается самоконтроль — никаких недоразумений с издателями. Вроде автопилот включается. Пишешь профессионально, современно, остроумно и не переступаешь границы, за которой следует отстаивать написанное. Смешно в наше время кидаться на амбразуры, как некоторые из его коллег, и строить из себя верховных судей. Проблемы в обществе были и будут, пишет о них Ярослав Петруня или нет. Роль Дон Кихота не популярна. Литература ничего не решает. Разве что пощекотать скучающего обывателя — и на это класть свою — единственную! — жизнь?! Художественная книга — даже не фельетон, после которого в газете появляется для успокоения читателей "По следам наших выступлений". Книгу сегодня прочтут, завтра — забудут. Потому что на полках появятся новые печатные откровения. Каждые сутки в мире появляется около двух тысяч новых книг. В год — свыше семисот тысяч! И твоя книга всего лишь капля в этом бумажном море — наивно и смешно думать, что ты можешь что-то изменить. И брать на себя ответственность — смешно. Чувствовать себя обязанным. Перед кем? Он ни перед кем ни в чем не провинился. Живет, как живется. Как все. Зачем же от него требовать больше, чем от других? Он свое отгоревал. В детстве. Должна же быть в мире высшая справедливость. Каждому — по горсти горя, по две горсти — радостей. Теперь он везучий, теперь он — удачливый, потому что свою чашу горя выхлебал давно. Все прекрасно. Он едет на премьеру своей первой пьесы. Во Мрин, где его помнят мальчишкой в телогрейке. Теперь он приедет на собственной "Волге", в японском вельвете. По ступеням театра ему навстречу сбежит Маргарита. Вдвое моложе его. Удивительно похожая на Маргариту, с которой он учился в школе и которая его отвергла. Считай, что она передумала и теперь вернулась. Через два десятка лет. Он — победил. Он оседлал коня. Оседлал судьбу. С годами его женщины молодеют.
Все чудесно, все как и мечталось в сиротские детские годы.
В комнате сына, как всегда по утрам, гремела музыка. Современные ритмы — коллекция пластинок и магнитофонных лент. Не без отцовской, конечно, помощи: новые джинсы и новые пластинки. Сам Ярослав в новейшей музыке не разбирался, но сын — модный парень, не отстает от времени. Типичный городской парень. Во всем остальном — выше стандарта. Учится в десятом классе, а уже академик — пока что детской академии. Прирожденный физик. Не каждому отцу так повезет с сыном. И читает много. Кроме, правда, книг отца. А почему сын должен читать его книги? Комплексы, легко понять. Всю жизнь быть сыном Ярослава Петруни… Лучше, как старший Петруня, — начинать с нуля. Самому торить себе дорогу. И не быть никому обязанным. Одно время Ярослав дарил Оресту первые экземпляры книг с проникновенными автографами, просил Ксеню повлиять на сына. Случайно услышал их разговор, на даче. На упреки матери Орест спокойно ответил, что книги, написанные отцом, его ничем не обогащают, не будят мысль и совесть, не содержат никакой информации и он не может тратить на них свое время, жизнь человеческая (что он знает про жизнь?!) коротка. "Даже если они тебе неинтересны, ты мог бы прочесть по обязанности, книги отца нас кормят". Это Ксеня. Орест: "Я не могу заставить себя, когда не читано столько мировых шедевров, читать длиннющие перепевы классиков прошлого века о солнечных восходах над Днепром, филологические упражнения вокруг фольклора, записанного в том же девятнадцатом столетии, а из нового — изложение баек из "Перца" и последних страниц "Литературной газеты"…" Рецензия беспощадная. Из уст молодого поколения. Ярослава уязвляла неблагодарность сына. Для кого он старается, гонит листаж как на конвейере? Ксеня училась в консерватории, Орест маленьким часто болел, надо было нанимать няньку и ежегодно на два-три месяца возить к морю, и потом все эти джинсики, батнички, а сколько еще к джинсикам… Ксеня приблизительно так ему и сказала. Орест возразил, что настоящий художник даже ради семьи, ради детей никогда не поступится принципами, настоящий художник и у постели умирающего ребенка остается художником — сослался на рассказ Михаила Коцюбинского "Цвет яблони". А тем более художник, который на словах отстаивает высшие идеалы. "Почему — на словах?" — возмутилась Ксеня. "Уважаемое семейство! — крикнул я с балкона, где нежился на утреннем солнышке. — Случайно услышал вашу дискуссию и скажу вам вот что, можете со мной соглашаться, можете не соглашаться. Гением себя я никогда не считал. Кстати, как и каждый настоящий гений… Таковыми почитают себя графоманы. В меру своих сил и способностей я работаю писателем. Однако должен вам напомнить, что в истории литературы остались те писатели, в которых ощущали потребность их современники, писатели, которые много печатались и не стыдились иметь доход от литературы, у нас — социализм, деньги еще никто не отменял, а засушенные мумии, считающие себя великими, мумиями и остались, никому не нужными, потому что грядущие поколения так же, как и мы, будут жить полнокровной жизнью, а не ловить на страницах книг принципы и удачные художественные образы, как дети бабочек…"